Ближние предки. Дед Виктор и бабка Аня.
Dec. 30th, 2005 02:51 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
boruchМой второй дед, Виктор Васильевич Мещеряков, чью фамилию я ношу, родился 25 октября 1912 года в Сызрани, тогда Самарской губернии, в семье железнодорожного служащего из обедневших дворян. Был он младшим сыном из четырех детей, старшими были девочки, Нина, Зина и Ольга. Ольга умерла молодой, еще до революции и я про нее ничего, кроме имени, не знаю. Две оставшиеся мне знакомы в разной степени, Тетя Зина(почему-то ее сложилось называть так) закончила Mосковский Геологоразведочный институт, много ездила по Союзу и за его южными границами, а именно по Индии, Ирану, Афганистану и Пакистану, замужем была тоже за гeологом, дядь Федей и имела трех чудных детей, моих дядей, Игоря, Алексея и Димку. Игоря я считаю своим cамым близким родственником, не знаю почему, скорей всего потому, что он - копия мой дед в молодости.
Нина училась во Владимирском сельхозтехникуме, долго жила в деревне, приобрела стойкий тамошний акцент и выучила пару чуждых нашему слуху владимирских ругательств, замуж вышла перед самой войной и перед войной же овдовела, муж ее Родион попал ночью под проходящий поезд, возвращаясь домой с работы. Имелся у нее сын, Генка, доброго нрава, веселого, но сильно пьющий человек, уже после ее смерти умерший с перепою. Она подолгу живала у дедов, нянчась с моей маленькой двоюродной сестрой, Каринкой, дочерью моей тетки Ирины, на кою тетку Ирину я не держу зла, в конце концов по всем счетам надо платить и я заплатил по своим.
Ну да ладно.
Дед встретил революцию краснощеким ребенком пяти лет и не сильно ей удивился. Семья его переехала в Воронеж, где его отец начал работать на Юго-Восточной железной дороге, там окончил со временем начальную школу, поработал в железнодорожных мастерских, молотобойцем, а потом кузнецом, похоронил отца болевшего летаргией, и отправился за знаниями в Ленинград, на рабфак Ленинградского института инженеров водного транспорта. На каких-то каникулах познакомился он с моей бабкой Анной Григорьевной Шаповаловой, тогда студенткой железнодорожного техникума, будущим бухгалтером, донской казачкой, дочерью выучившегося крестьянина-однодворца, и вскорости они, не сказавши будущим теще и свекрови, записались, как тогда выражались, и произвели на свет моего отца, Юрия, в 34-м годе. Дед был студентом-первокурсником, у бабки дело шло к выпуску, она училась в Железнодорожном техникуме, оба жили в общежитиях, дед в Питере, бабка - в Воронеже, здесь надо оценить смелость этих молодых людей.
Ну, долго ли коротко, дед таки отучился, получил диплом инженера-гидротехника, довольно успешный диплом, учитывая необходимость постоянных подработок, чтоб кормить семью, состоящую из молодой жены с сыном, собственной матери и матери жены, жившей тогда на станции Лиски в Воронежской области. Дело шло к войне, старательные чистки армии и флота требовали множества командиров среднего звена и специалистов с образованием, и деду сразу после выпуска присвоили воинское звание техник-лейтенант и послали командиром роты на Черноморский флот, именно в Новороссийск, куда дед и привез жену с сыном.
Тут история, как бабка с чемоданами вселялась в выделенную КЭЧ квартиру. Вышло так, что буквально по пятам за бабкой с чемоданом и моим отцом, завернутым в одеяло, в ту же квартиру явились еще какой-то майор с женой и предъявили на нее ордер. Советский бардак начался отнюдь не в период развитого социализма как многие ошибочно полагают, Я даже думаю, что он вообще не ведет свою историю с революции рабочих и крестьян, ну да мы не об этом.
Бабка, не ждавшая подмоги (дед был в какой-то командировке) и никого, естественно, в том Новороссийске не знавшая, сориентировалась мгновенно. Она уселась на единственную в квартире табуретку, покрыла себя с сыном единственным в ее багаже одеялом и громким командным голосом объявила, что с места не стронется, хоть ее женщину одинокую и беззащитную всякий может обидеть и выкинуть на фиг во двор барака, на съедение голодным и злым дворовым псам. Бабка вообще, подозреваю, была склонна к патетике с молодых годов.
Майор с женой, повозмущались, потоптались, пообещали прислать патруль(в тогдашнем Новороссийске, как я понял, многие вопросы решались военной властью, вроде как в лебедевском Тирасполе) но решивши, что утро вечера мудренее, все же удалились, и бабка взялась обустраиваться. Обустроившись за ночь как могла, она поутру явилась в комендатуру, игнорируя адьютанта, ввалилась с отцом в одеялке к командиру гарнизона, уложила моего мелкого папашку на его стол и разразилась пространной речью. Чего она там раздавала, история не сохранила, но видимо чего-то впечатляющее, раз командир дал ей бумагу,(Железную! Фактическую! Броню!)что квартира за ней и не моги никто иттить против. Да.
Ну а дед что ж? Дед вернулся из командировки, когда проблема рассосалась и стали они там жить-поживать, согласуясь с дедовым расписанием дежурств и командировок, обзавелись постепенно всяким скарбом и хозяйством, познакомились с соседями, а бабка с продавцами на рынке и в магазинах. Хорошо жили. Все ж офицерская зарплата и паек, распределитель, гарнизонная поликлиника, бабкины сестра и братья в Лисках хлебнули в те ж времена ого как. Особенно бабкин младший брат Борис, но сейчас мы не о том.
Ну ладно.
Туда-сюда тучи над страной начали сгущаться, финская компания, куда деда не послали, заставляла задуматься о большой войне, враки, что люди ничего не знали, ни о чем не догадывались и будущая большая война им свалилась как снег на голову. Просто говорить обо всем таком в открытую было небезопасно, ну а газеты-то и радио обсуждали, а как же.
Перед самой войной у деда с бабкой родилась моя тетка Ирина, деда перевели в Поти, условий для проживания с семьей там не было и бабка двинула пожить к матери, в Лиски. Там ее война и застала.
Отец прискакал с улицы с сообщением, что война началась и война эта с Германией. Бабка не поверила, с Германией был пакт, по радио и в газетах постоянно распространялись об английских наших врагах и выражали сдержанную надежду на союз с молодым германским национал-социализмом, не лишенным (вот беда!) лево-правых заскоков, но в целом дружественным и классово близким.
Сюрпризом была не война, ее более-менее ждали, сюрпризом была война с предполагаемым союзником и это сбивало с толку и беспокоило. Но и мобилизовало силы и волю. Англия вона где, а Германия рядом и значит надо запасаться, чем только можно запастись. Не очень-то народ верил в рассказы газет, что всех врагов будут бить где-то далеко от дома. Молодая моя бабка успела купить чуть не на все что было в доме соли, спичек, муки и мыла и несколько успокоившись начала ждать вестей от деда. Тот, хотя это и странно в такой момент для страны, не замедлил появиться в Лисках, и отбыл невесть куда.
Наученнaя уже военным строгостям с секретностью, бабка не спрашивала.
Потом была война.
Когда немцы подошли вплотную к Дону, бабкина мать, Катерина, все документы бабки, деда и моего маленького отца с совсем грудной Ириной, кинула в печку. Бабка была в ужасе, но бабка Катерина, женщина по слухам не менее крутая, чем моя бабка, велела заткнуться. Лучше без документов и продовольственного аттестата, чем повешенная семья красного офицера. Насчет немцев никто особо не обманывался, многие помнили еще ту войну, прежнюю, и зажила моя бабка безпаспортной с двумя малыми детьми. Тем не менее, на работе ее продолжали держать, рабочую кaрточку она имела и кое-как войну пережили. Дед где-то строил под огнем мосты и дамбы, углублял фарватеры и получал правительственые награды и очередные воинские звания.
Интересно, что и в дедовой и в бабкиной семьях никто на войне не погиб, видно Г-подь берег их для других испытаний, так оно в конце концов и вышло, но пока мы не о том. Только дедова мать умерла от какой-то болезни, никто не знает от какой, диагностировать и лечить в простеливаемом насквозь и оккупированном Воронеже было, похоже некому.
Потом война кончилась. Советскому правительству и военному командованию не давал покоя бойкий дальневосточный сосед, и деда, тогда уже инженер-майора, послали служить на Дальний Восток. Он приехал в Лиски с иконостасом орденов и медалей, по которым пытливый наблюдатель мог восстновить ход дедовых военных приключений и забрал жену с детьми. Хабаровск, Совгавань, Владивосток, Сахалин, Камчатка вспоминались ими как времена благополучные и даже изобильныe. Там в Совгавани, в возрасте тридцати семи лет, дед получил свой первый инфаркт. Причиной была не служба, а лихость и безбашенность моего папашки. Он, носясь как оголтелый по школьному вестибюлю, умудрился опрокинуть и расколотить вдребезги гипсовый позолоченный бюст Вождя Всего На Свете. Причем, расколотив его на тысячу кусков, он остановился, задумчиво рассмотрел осколки и громко выдал на радость какому-то из школьных стукачей: А внутри-то пустой и гнилой!
Приглашения к директору школы и начальнику совгаванской контрразведки дед получил одновременно. На домашнем допросе отец ковырял сухой ногой плинтус(о том как отец охромел, я как-нибудь потом расскажу, к дедам не относится) и с чистыми глазами повторял: Ничего не делал, стоял как человек, а он упал и разбился. Похоже отцова отважность и упертость могла б сделать его пионером-героем, попади он в войну в нужные руки, но Б-г спас.
За сутки, перед визитом к контрразведчику, дед поседел на полголовы, а по возвращении с беседы его и свалил тот инфаркт. Но дед уцелел от тюрьмы, а ссылать еще дальше из Советской Гавани смысла похоже не было, служил он еще несколько лет, пока не начался у него эндертерит и в отставку он ушел по болезни в 56-м году. Получив напоследок звание подполковника, полную военную пенсию и целый букет болезней. К тому времени мой буйный отец уже женился на моей тихой и красивой матери, у деда появился внучка, моя стaршая сестра Витка, и решено было всем кагалом двигать на материк, к более мягкому климату и малой родине деда с бабкой. В Воронеж.
Дед устроился на работу в Верхне-Донской технический участок волгодонского канала, там и работал прорабом до самой смерти. Возил меня на служебном катере с собой в командировки, учил ловить рыбу и лечил от простуд, колол со мной дрова для маленького камбуза и таскал с собой на дачу в пригороде, тогда казалось за тридевять земель, с тремя пересадками и еще пешком. Бабка подрастив внучку и несколько понянчившись со мной, пошла на работу кассиром в конотеатр "Юность", они получили свою первую квартиру без удобств, в глухом и опасном районе города, на Придаче. Тоже жили как могли, враждовали потихоньку и без открытых военных действий с матерью моей матери, бабкой Идой, надо сказать от военных еще ужасов несколько подвинувшуюся головой, Пережившую войну, паническое от нее бегство аж до Хабаровска, безотцовое и безпенсионное выращивание дочерей. Но зять-гой для нее оказался слишком сильным ударом. Да и не подарок он был, да. На отца с его заходами деды махнув рукой, выучив в университете и выдав замуж за военного тетку Ирину, за дядю Толю, красавца и во всех делах мастера, родом из Керчи. Жили как-то.
Родственников в Воронеже и окрестностях у них было много, следом за ними подтянулись в Воронеж их еще с войны друзья, Саблины и за столом в праздники собирались огромные толпы. Бабка была мастерица в готовке, одобенно в выпечке, таких пирогов, пирожных, тортов и печений не едал я, ни покупных ни самосдельных, более нигде. Да вино в погребе, да варенья-соленья, дом дедов казался мне богатым и праздничным всякий день, а сестра от них вообще не вылезала. Дед ходил встречать бабку на остановку, чтоб ей не идти одной по темным и глухим придаченским улицам и если я случался, брал с собой и меня. Небыстро мы ходили, дед из-за эндертерита сильно страдал ногами, с палкой не ходил по каким-то принципиальным соображениям, часто останавливался отдыхать и мы вели длинные с ним разговоры.
Говорят, он протестовал, когда родители мои объявили, что затеяли родить меня. Говорят выражал опасения, что Витку станет из-за меня любить меньше, нo из роддома принял меня, завернутого в одеяло на руки, и так и вез до дому, никому не давал. Седой и больной, не старый еще человек, пропустивший за учебой, войной и службой, рождение своих детей и старшей внучки. Очень со мной младенцем нянчился и гордо возил по улицам коляску, хотя в те времена вроде и было это мужику не совсем к лицу.
В 75-м году, летом, мои родители по очереди умерли, мы с сестрой стали жить с дедами. Недолго, всего три с небольшим года. Потом сестра вышла замуж за ее первого мужа, чокнутого алкоголика, профсоюзного деятеля на десять лет старше ее, Сапрыкина, деды получили новую квартиру, в которой не жили, а жили со мной в квартире моих родителей, хотя прописали меня к себе, чтоб если что.
А потом дед взял и умер. 29-го октября, в понедельник ночью, три дня спустя после своего шестьдесят седьмого дня рождения. Неизвестно в какое время.
Накануне ходили в цирк, дед был обычный, только какой-то нахохлившийся, любитель выпить чего-нибудь изысканное, вроде рома, хорошего портвейна, мадеры, или коньяку, он отказался от рюмки в антракте и приехали мы домой тихо, полегли спать, раскладывать мою раскладушку было лень, легли мы с ним на разложенном в большой комнате диване. Ночью я вставал, он сидел на кухне, не зажигая света, но почему-то зажег свет в коридорчике и так сидел. Я сонный, спросил, зная о его периодических сердечных болях, не болит ли у него сердце, раз он не спит, он чем-то отговорился и я вернулся на диван. А утром я проснувшись, увидел его на полу рядом с диваном, с одной рукой под головой, а другой раскинувшейся по ковру, сжатой в кулак и с сине-лиловыми ногтями. Заорал я, пуганый виденной в той же комнате отцовой агонией и смертью, наверное ужасным голосом, прибежала бабка, свет в коридоре все еще горел, увидела, заметалась, схватила телефон, кричала туда чего-то несвязное, громко наверное кричала, потому что проснулись соседи, заполнили как-то сразу весь дом и тетя Маша из квартиры напротив увела меня к себе, посадила на кровать к моему однокласснику Сашке, растолкала мужа, запойного алкаша дядю Гришу, и велела отвезти меня к сестре с мужем. Там я и прожил два дня до похорон. К тому моменту бабка с дедом были женаты сорок семь лет.
На следующий день после дедовой смерти ударил нехарактерный для Воронежа в это время крепкий мороз, все засыпало снегом и хоронили деда в белом-белом поле Мостозаводского кладбища под галочий и вороний крик на черных деревьях, под невыносимую музыку жмурового оркестра и бабкин непрекращающийся задыхающийся крик, перешедший ближе к концу в сиплый мертвый вой. И я понял, что детство, какое бы оно ни было, теперь совсем кончилось.
Бабка и раньше была с большими чертями и прибабахами, после смерти деда они пошли в рост, но я прожил с ней, с перерывом на армию, почти все время до отбытия из России. К тому времени оа соображала не то чтоб плохо, но странно себя вела, ругалa и гнала меня из дому, рассуждала много, как она наконец заживет спокойно и свободно после моего отъезда в Израиль, возилась понемногу уже с моим маленьким сыном, затевая с ним затеи, что и со мной в его годы, бабка большая была затейница, все детки ее любил. Cкажем, если хотелось посреди дома построить шалаш из одеял, в нем жить и есть, то отказа не было. Наоборот, она сама горячо и с интересом участвовала в постройке, приносила туда еду, кряхтя и ругаясь лезла туда с тобой вместе, позволяла стаскивать туда свои шубы и наряжаться во всякие тряпки, так что иллюзия робинзонады была прaктически полной, И то только один пример! Не, бабка, невзирая на всю ее безалаберность и перепады настроений была неплохой компанией, я ее очень любил, и жалел, и терпел ее заходы.
Да и куда было деваться? Она не забывала напомнить, чем я ей обязан, а обязан я ей был, как минимум, свободой. Она крепко держала меня сироту-подростка в узде поминаниями деда и своей за меня ответственности перед умершими родителями, своими причитаниями-завываниями о моей незавидной будущей судьбе, так что мои художества в подростковый период закончились парой приводов в милицию и постановкой на учет в детской комнате той милиции. Инспектор по делам несовершеннолетних, Салманова, мать одноклассницы моей сестры, была большая сука, но речь не о ней. После школы, несмотря на мое желание затеять изучать романо-германскую филологию, теми ж незамысловатыми приемами загнала она меня в воронежскую Техноложку, которую я после армии, проболтавшись в той Техноложкe еще почти два года и подрабатывая, все-таки бросил. И пошел работать в Управление Юго-восточной железной дороги. Крепкая у моей семьи связь с этой гадской железной дорогой, доложу я вам. Отец тоже из-за нее охромел. Kуда она дeвала деньги, которые я зарабатывал и полностью ей отдавал, а также свою пенсию, зарплату и пенсию за деда, которую не отобрали, поскольку пенсия была от Минобороны, я и сейчас не представляю. Да, честно говоря, не особенно задумывался и впредь не собираюсь. Мы не голодали, на свои развлечения я из нее умудрялся частично вытаскивать, частично на них дополнительно подрабатывал. A женившись, мы с женой жили пошире и посвободней, невзирая на самостоятельную оплату съемной квартиры, нa сумму куда как меньшую, да и хрен с ними, не в деньгах счастье.
Пo женитьбе, бабка меня из дома выставила, три года мы с женой снимали всякие подозрительные хазы, жили в Общаге Университета, тогда жена моя училась, потом цены на cъем взлетели до небес и я заселися в бабкину кухню, нахрапом, как она в свое время в барачное жилье в Новороссийске. Бабка пошипела, подулаcь, поругалась и согласилась. Ей тоже было от меня никуда не деться, родительскую квартиру сестра разменяла по разводе в другой город и податься мне было все равно больше некуда. Жить так было нельзя и я засобирался в Израиль. Настохренела мне Россия к тому моменту хуже горькой редьки. Да любому бы настохренело, живи он втроем в десятиметровой комнатенке-кухне. Неважно.
Бабка проводила меня на вокзале, всплакнула, я знал, что вижу ее последний раз, тоже расстроился. Она некоторое время жила одна, денег ей хватало, была дoвольна, что ей теперь просторно, соседи ей помогали покупками, сестра жены Олька ее тоже навещала, потом тетка забрала ее к себе в Питер. Там она и померла, за месяц до моего очередного регулярного звонка, впав в полный маразм, 89-ти лет, но вполне здоровая. Тетка мне то рассказала, когда я позвонил опоздав. Раньше тетка со мной в разговоры не вступала, передавала трубку бабке. Бабка жаловалсь, что тетка ей не дает свободы, притесняет, она поедет пожалуй в Воронеж, кормит не тем, тут же сама сообщала что одна не может жить, все забывает, заговаривается...
Светопредставление, короче, по бабкиному выражению. Не светапреставление, а именно представление, у бабки много было забавных словечек и прибауток.
Тетка, сказала мне, что бабушка умерла, рассказала о чудесаx, которые она творила последние пару месяцев, пообещала, что по продаже квартиры бабки пришлет мне денег. И пропала из моей жизни, похоже насовсем. Да ладно, обойдемся, бабку главное присмотрела. У той нелегкая была жизнь, ей-богу. Одни со мной десять лет чего стоят.
А мне, честно скажу, не квартиры той жалко, что мне с нее, а до слез жалко альбомов с фотографиями, оставшихся в той квартире и бабкой не дозволенных к вывозу, нескольких ценных для меня книг, включая книгу "Для хозяек" Е. Молоховец и "Атлас офицера" 48-го года издания, дедовых медалей в коробке и именных его часов, ну и пары мелочей из родительского дома, никакой ценности, кроме сентиментальной не имеющих, вроде фарфоровой собачки фабричной массовoй выделки, которые скорей всего теперь выкинуты на помойку.
Дед научил меня, что надо жить в любви, хоть и в неполном иногда согласии, что надо тянуть, что на себя добровольно взвалил. Он не учил меня этому специально, я как-то сам от него перенял. А бабка научила меня, что в жизни есть место творчеству и радости, и место то в самых неожиданных другой раз местах. Такие вот мои главные деды. Они главные, потому что долго были рядом со мной. Ну во всяком случае так долго, как могли.
Путано получилось, длинно и бестолково.
Да пускай, можно подумать, что оно в жизни по-другому.
Нина училась во Владимирском сельхозтехникуме, долго жила в деревне, приобрела стойкий тамошний акцент и выучила пару чуждых нашему слуху владимирских ругательств, замуж вышла перед самой войной и перед войной же овдовела, муж ее Родион попал ночью под проходящий поезд, возвращаясь домой с работы. Имелся у нее сын, Генка, доброго нрава, веселого, но сильно пьющий человек, уже после ее смерти умерший с перепою. Она подолгу живала у дедов, нянчась с моей маленькой двоюродной сестрой, Каринкой, дочерью моей тетки Ирины, на кою тетку Ирину я не держу зла, в конце концов по всем счетам надо платить и я заплатил по своим.
Ну да ладно.
Дед встретил революцию краснощеким ребенком пяти лет и не сильно ей удивился. Семья его переехала в Воронеж, где его отец начал работать на Юго-Восточной железной дороге, там окончил со временем начальную школу, поработал в железнодорожных мастерских, молотобойцем, а потом кузнецом, похоронил отца болевшего летаргией, и отправился за знаниями в Ленинград, на рабфак Ленинградского института инженеров водного транспорта. На каких-то каникулах познакомился он с моей бабкой Анной Григорьевной Шаповаловой, тогда студенткой железнодорожного техникума, будущим бухгалтером, донской казачкой, дочерью выучившегося крестьянина-однодворца, и вскорости они, не сказавши будущим теще и свекрови, записались, как тогда выражались, и произвели на свет моего отца, Юрия, в 34-м годе. Дед был студентом-первокурсником, у бабки дело шло к выпуску, она училась в Железнодорожном техникуме, оба жили в общежитиях, дед в Питере, бабка - в Воронеже, здесь надо оценить смелость этих молодых людей.
Ну, долго ли коротко, дед таки отучился, получил диплом инженера-гидротехника, довольно успешный диплом, учитывая необходимость постоянных подработок, чтоб кормить семью, состоящую из молодой жены с сыном, собственной матери и матери жены, жившей тогда на станции Лиски в Воронежской области. Дело шло к войне, старательные чистки армии и флота требовали множества командиров среднего звена и специалистов с образованием, и деду сразу после выпуска присвоили воинское звание техник-лейтенант и послали командиром роты на Черноморский флот, именно в Новороссийск, куда дед и привез жену с сыном.
Тут история, как бабка с чемоданами вселялась в выделенную КЭЧ квартиру. Вышло так, что буквально по пятам за бабкой с чемоданом и моим отцом, завернутым в одеяло, в ту же квартиру явились еще какой-то майор с женой и предъявили на нее ордер. Советский бардак начался отнюдь не в период развитого социализма как многие ошибочно полагают, Я даже думаю, что он вообще не ведет свою историю с революции рабочих и крестьян, ну да мы не об этом.
Бабка, не ждавшая подмоги (дед был в какой-то командировке) и никого, естественно, в том Новороссийске не знавшая, сориентировалась мгновенно. Она уселась на единственную в квартире табуретку, покрыла себя с сыном единственным в ее багаже одеялом и громким командным голосом объявила, что с места не стронется, хоть ее женщину одинокую и беззащитную всякий может обидеть и выкинуть на фиг во двор барака, на съедение голодным и злым дворовым псам. Бабка вообще, подозреваю, была склонна к патетике с молодых годов.
Майор с женой, повозмущались, потоптались, пообещали прислать патруль(в тогдашнем Новороссийске, как я понял, многие вопросы решались военной властью, вроде как в лебедевском Тирасполе) но решивши, что утро вечера мудренее, все же удалились, и бабка взялась обустраиваться. Обустроившись за ночь как могла, она поутру явилась в комендатуру, игнорируя адьютанта, ввалилась с отцом в одеялке к командиру гарнизона, уложила моего мелкого папашку на его стол и разразилась пространной речью. Чего она там раздавала, история не сохранила, но видимо чего-то впечатляющее, раз командир дал ей бумагу,(Железную! Фактическую! Броню!)что квартира за ней и не моги никто иттить против. Да.
Ну а дед что ж? Дед вернулся из командировки, когда проблема рассосалась и стали они там жить-поживать, согласуясь с дедовым расписанием дежурств и командировок, обзавелись постепенно всяким скарбом и хозяйством, познакомились с соседями, а бабка с продавцами на рынке и в магазинах. Хорошо жили. Все ж офицерская зарплата и паек, распределитель, гарнизонная поликлиника, бабкины сестра и братья в Лисках хлебнули в те ж времена ого как. Особенно бабкин младший брат Борис, но сейчас мы не о том.
Ну ладно.
Туда-сюда тучи над страной начали сгущаться, финская компания, куда деда не послали, заставляла задуматься о большой войне, враки, что люди ничего не знали, ни о чем не догадывались и будущая большая война им свалилась как снег на голову. Просто говорить обо всем таком в открытую было небезопасно, ну а газеты-то и радио обсуждали, а как же.
Перед самой войной у деда с бабкой родилась моя тетка Ирина, деда перевели в Поти, условий для проживания с семьей там не было и бабка двинула пожить к матери, в Лиски. Там ее война и застала.
Отец прискакал с улицы с сообщением, что война началась и война эта с Германией. Бабка не поверила, с Германией был пакт, по радио и в газетах постоянно распространялись об английских наших врагах и выражали сдержанную надежду на союз с молодым германским национал-социализмом, не лишенным (вот беда!) лево-правых заскоков, но в целом дружественным и классово близким.
Сюрпризом была не война, ее более-менее ждали, сюрпризом была война с предполагаемым союзником и это сбивало с толку и беспокоило. Но и мобилизовало силы и волю. Англия вона где, а Германия рядом и значит надо запасаться, чем только можно запастись. Не очень-то народ верил в рассказы газет, что всех врагов будут бить где-то далеко от дома. Молодая моя бабка успела купить чуть не на все что было в доме соли, спичек, муки и мыла и несколько успокоившись начала ждать вестей от деда. Тот, хотя это и странно в такой момент для страны, не замедлил появиться в Лисках, и отбыл невесть куда.
Наученнaя уже военным строгостям с секретностью, бабка не спрашивала.
Потом была война.
Когда немцы подошли вплотную к Дону, бабкина мать, Катерина, все документы бабки, деда и моего маленького отца с совсем грудной Ириной, кинула в печку. Бабка была в ужасе, но бабка Катерина, женщина по слухам не менее крутая, чем моя бабка, велела заткнуться. Лучше без документов и продовольственного аттестата, чем повешенная семья красного офицера. Насчет немцев никто особо не обманывался, многие помнили еще ту войну, прежнюю, и зажила моя бабка безпаспортной с двумя малыми детьми. Тем не менее, на работе ее продолжали держать, рабочую кaрточку она имела и кое-как войну пережили. Дед где-то строил под огнем мосты и дамбы, углублял фарватеры и получал правительственые награды и очередные воинские звания.
Интересно, что и в дедовой и в бабкиной семьях никто на войне не погиб, видно Г-подь берег их для других испытаний, так оно в конце концов и вышло, но пока мы не о том. Только дедова мать умерла от какой-то болезни, никто не знает от какой, диагностировать и лечить в простеливаемом насквозь и оккупированном Воронеже было, похоже некому.
Потом война кончилась. Советскому правительству и военному командованию не давал покоя бойкий дальневосточный сосед, и деда, тогда уже инженер-майора, послали служить на Дальний Восток. Он приехал в Лиски с иконостасом орденов и медалей, по которым пытливый наблюдатель мог восстновить ход дедовых военных приключений и забрал жену с детьми. Хабаровск, Совгавань, Владивосток, Сахалин, Камчатка вспоминались ими как времена благополучные и даже изобильныe. Там в Совгавани, в возрасте тридцати семи лет, дед получил свой первый инфаркт. Причиной была не служба, а лихость и безбашенность моего папашки. Он, носясь как оголтелый по школьному вестибюлю, умудрился опрокинуть и расколотить вдребезги гипсовый позолоченный бюст Вождя Всего На Свете. Причем, расколотив его на тысячу кусков, он остановился, задумчиво рассмотрел осколки и громко выдал на радость какому-то из школьных стукачей: А внутри-то пустой и гнилой!
Приглашения к директору школы и начальнику совгаванской контрразведки дед получил одновременно. На домашнем допросе отец ковырял сухой ногой плинтус(о том как отец охромел, я как-нибудь потом расскажу, к дедам не относится) и с чистыми глазами повторял: Ничего не делал, стоял как человек, а он упал и разбился. Похоже отцова отважность и упертость могла б сделать его пионером-героем, попади он в войну в нужные руки, но Б-г спас.
За сутки, перед визитом к контрразведчику, дед поседел на полголовы, а по возвращении с беседы его и свалил тот инфаркт. Но дед уцелел от тюрьмы, а ссылать еще дальше из Советской Гавани смысла похоже не было, служил он еще несколько лет, пока не начался у него эндертерит и в отставку он ушел по болезни в 56-м году. Получив напоследок звание подполковника, полную военную пенсию и целый букет болезней. К тому времени мой буйный отец уже женился на моей тихой и красивой матери, у деда появился внучка, моя стaршая сестра Витка, и решено было всем кагалом двигать на материк, к более мягкому климату и малой родине деда с бабкой. В Воронеж.
Дед устроился на работу в Верхне-Донской технический участок волгодонского канала, там и работал прорабом до самой смерти. Возил меня на служебном катере с собой в командировки, учил ловить рыбу и лечил от простуд, колол со мной дрова для маленького камбуза и таскал с собой на дачу в пригороде, тогда казалось за тридевять земель, с тремя пересадками и еще пешком. Бабка подрастив внучку и несколько понянчившись со мной, пошла на работу кассиром в конотеатр "Юность", они получили свою первую квартиру без удобств, в глухом и опасном районе города, на Придаче. Тоже жили как могли, враждовали потихоньку и без открытых военных действий с матерью моей матери, бабкой Идой, надо сказать от военных еще ужасов несколько подвинувшуюся головой, Пережившую войну, паническое от нее бегство аж до Хабаровска, безотцовое и безпенсионное выращивание дочерей. Но зять-гой для нее оказался слишком сильным ударом. Да и не подарок он был, да. На отца с его заходами деды махнув рукой, выучив в университете и выдав замуж за военного тетку Ирину, за дядю Толю, красавца и во всех делах мастера, родом из Керчи. Жили как-то.
Родственников в Воронеже и окрестностях у них было много, следом за ними подтянулись в Воронеж их еще с войны друзья, Саблины и за столом в праздники собирались огромные толпы. Бабка была мастерица в готовке, одобенно в выпечке, таких пирогов, пирожных, тортов и печений не едал я, ни покупных ни самосдельных, более нигде. Да вино в погребе, да варенья-соленья, дом дедов казался мне богатым и праздничным всякий день, а сестра от них вообще не вылезала. Дед ходил встречать бабку на остановку, чтоб ей не идти одной по темным и глухим придаченским улицам и если я случался, брал с собой и меня. Небыстро мы ходили, дед из-за эндертерита сильно страдал ногами, с палкой не ходил по каким-то принципиальным соображениям, часто останавливался отдыхать и мы вели длинные с ним разговоры.
Говорят, он протестовал, когда родители мои объявили, что затеяли родить меня. Говорят выражал опасения, что Витку станет из-за меня любить меньше, нo из роддома принял меня, завернутого в одеяло на руки, и так и вез до дому, никому не давал. Седой и больной, не старый еще человек, пропустивший за учебой, войной и службой, рождение своих детей и старшей внучки. Очень со мной младенцем нянчился и гордо возил по улицам коляску, хотя в те времена вроде и было это мужику не совсем к лицу.
В 75-м году, летом, мои родители по очереди умерли, мы с сестрой стали жить с дедами. Недолго, всего три с небольшим года. Потом сестра вышла замуж за ее первого мужа, чокнутого алкоголика, профсоюзного деятеля на десять лет старше ее, Сапрыкина, деды получили новую квартиру, в которой не жили, а жили со мной в квартире моих родителей, хотя прописали меня к себе, чтоб если что.
А потом дед взял и умер. 29-го октября, в понедельник ночью, три дня спустя после своего шестьдесят седьмого дня рождения. Неизвестно в какое время.
Накануне ходили в цирк, дед был обычный, только какой-то нахохлившийся, любитель выпить чего-нибудь изысканное, вроде рома, хорошего портвейна, мадеры, или коньяку, он отказался от рюмки в антракте и приехали мы домой тихо, полегли спать, раскладывать мою раскладушку было лень, легли мы с ним на разложенном в большой комнате диване. Ночью я вставал, он сидел на кухне, не зажигая света, но почему-то зажег свет в коридорчике и так сидел. Я сонный, спросил, зная о его периодических сердечных болях, не болит ли у него сердце, раз он не спит, он чем-то отговорился и я вернулся на диван. А утром я проснувшись, увидел его на полу рядом с диваном, с одной рукой под головой, а другой раскинувшейся по ковру, сжатой в кулак и с сине-лиловыми ногтями. Заорал я, пуганый виденной в той же комнате отцовой агонией и смертью, наверное ужасным голосом, прибежала бабка, свет в коридоре все еще горел, увидела, заметалась, схватила телефон, кричала туда чего-то несвязное, громко наверное кричала, потому что проснулись соседи, заполнили как-то сразу весь дом и тетя Маша из квартиры напротив увела меня к себе, посадила на кровать к моему однокласснику Сашке, растолкала мужа, запойного алкаша дядю Гришу, и велела отвезти меня к сестре с мужем. Там я и прожил два дня до похорон. К тому моменту бабка с дедом были женаты сорок семь лет.
На следующий день после дедовой смерти ударил нехарактерный для Воронежа в это время крепкий мороз, все засыпало снегом и хоронили деда в белом-белом поле Мостозаводского кладбища под галочий и вороний крик на черных деревьях, под невыносимую музыку жмурового оркестра и бабкин непрекращающийся задыхающийся крик, перешедший ближе к концу в сиплый мертвый вой. И я понял, что детство, какое бы оно ни было, теперь совсем кончилось.
Бабка и раньше была с большими чертями и прибабахами, после смерти деда они пошли в рост, но я прожил с ней, с перерывом на армию, почти все время до отбытия из России. К тому времени оа соображала не то чтоб плохо, но странно себя вела, ругалa и гнала меня из дому, рассуждала много, как она наконец заживет спокойно и свободно после моего отъезда в Израиль, возилась понемногу уже с моим маленьким сыном, затевая с ним затеи, что и со мной в его годы, бабка большая была затейница, все детки ее любил. Cкажем, если хотелось посреди дома построить шалаш из одеял, в нем жить и есть, то отказа не было. Наоборот, она сама горячо и с интересом участвовала в постройке, приносила туда еду, кряхтя и ругаясь лезла туда с тобой вместе, позволяла стаскивать туда свои шубы и наряжаться во всякие тряпки, так что иллюзия робинзонады была прaктически полной, И то только один пример! Не, бабка, невзирая на всю ее безалаберность и перепады настроений была неплохой компанией, я ее очень любил, и жалел, и терпел ее заходы.
Да и куда было деваться? Она не забывала напомнить, чем я ей обязан, а обязан я ей был, как минимум, свободой. Она крепко держала меня сироту-подростка в узде поминаниями деда и своей за меня ответственности перед умершими родителями, своими причитаниями-завываниями о моей незавидной будущей судьбе, так что мои художества в подростковый период закончились парой приводов в милицию и постановкой на учет в детской комнате той милиции. Инспектор по делам несовершеннолетних, Салманова, мать одноклассницы моей сестры, была большая сука, но речь не о ней. После школы, несмотря на мое желание затеять изучать романо-германскую филологию, теми ж незамысловатыми приемами загнала она меня в воронежскую Техноложку, которую я после армии, проболтавшись в той Техноложкe еще почти два года и подрабатывая, все-таки бросил. И пошел работать в Управление Юго-восточной железной дороги. Крепкая у моей семьи связь с этой гадской железной дорогой, доложу я вам. Отец тоже из-за нее охромел. Kуда она дeвала деньги, которые я зарабатывал и полностью ей отдавал, а также свою пенсию, зарплату и пенсию за деда, которую не отобрали, поскольку пенсия была от Минобороны, я и сейчас не представляю. Да, честно говоря, не особенно задумывался и впредь не собираюсь. Мы не голодали, на свои развлечения я из нее умудрялся частично вытаскивать, частично на них дополнительно подрабатывал. A женившись, мы с женой жили пошире и посвободней, невзирая на самостоятельную оплату съемной квартиры, нa сумму куда как меньшую, да и хрен с ними, не в деньгах счастье.
Пo женитьбе, бабка меня из дома выставила, три года мы с женой снимали всякие подозрительные хазы, жили в Общаге Университета, тогда жена моя училась, потом цены на cъем взлетели до небес и я заселися в бабкину кухню, нахрапом, как она в свое время в барачное жилье в Новороссийске. Бабка пошипела, подулаcь, поругалась и согласилась. Ей тоже было от меня никуда не деться, родительскую квартиру сестра разменяла по разводе в другой город и податься мне было все равно больше некуда. Жить так было нельзя и я засобирался в Израиль. Настохренела мне Россия к тому моменту хуже горькой редьки. Да любому бы настохренело, живи он втроем в десятиметровой комнатенке-кухне. Неважно.
Бабка проводила меня на вокзале, всплакнула, я знал, что вижу ее последний раз, тоже расстроился. Она некоторое время жила одна, денег ей хватало, была дoвольна, что ей теперь просторно, соседи ей помогали покупками, сестра жены Олька ее тоже навещала, потом тетка забрала ее к себе в Питер. Там она и померла, за месяц до моего очередного регулярного звонка, впав в полный маразм, 89-ти лет, но вполне здоровая. Тетка мне то рассказала, когда я позвонил опоздав. Раньше тетка со мной в разговоры не вступала, передавала трубку бабке. Бабка жаловалсь, что тетка ей не дает свободы, притесняет, она поедет пожалуй в Воронеж, кормит не тем, тут же сама сообщала что одна не может жить, все забывает, заговаривается...
Светопредставление, короче, по бабкиному выражению. Не светапреставление, а именно представление, у бабки много было забавных словечек и прибауток.
Тетка, сказала мне, что бабушка умерла, рассказала о чудесаx, которые она творила последние пару месяцев, пообещала, что по продаже квартиры бабки пришлет мне денег. И пропала из моей жизни, похоже насовсем. Да ладно, обойдемся, бабку главное присмотрела. У той нелегкая была жизнь, ей-богу. Одни со мной десять лет чего стоят.
А мне, честно скажу, не квартиры той жалко, что мне с нее, а до слез жалко альбомов с фотографиями, оставшихся в той квартире и бабкой не дозволенных к вывозу, нескольких ценных для меня книг, включая книгу "Для хозяек" Е. Молоховец и "Атлас офицера" 48-го года издания, дедовых медалей в коробке и именных его часов, ну и пары мелочей из родительского дома, никакой ценности, кроме сентиментальной не имеющих, вроде фарфоровой собачки фабричной массовoй выделки, которые скорей всего теперь выкинуты на помойку.
Дед научил меня, что надо жить в любви, хоть и в неполном иногда согласии, что надо тянуть, что на себя добровольно взвалил. Он не учил меня этому специально, я как-то сам от него перенял. А бабка научила меня, что в жизни есть место творчеству и радости, и место то в самых неожиданных другой раз местах. Такие вот мои главные деды. Они главные, потому что долго были рядом со мной. Ну во всяком случае так долго, как могли.
Путано получилось, длинно и бестолково.
Да пускай, можно подумать, что оно в жизни по-другому.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2005-12-30 05:37 am (UTC)no subject
Date: 2005-12-30 06:25 am (UTC)no subject
Date: 2005-12-30 06:44 pm (UTC)no subject
Date: 2005-12-30 05:38 am (UTC)no subject
Date: 2005-12-30 06:26 am (UTC)no subject
Date: 2005-12-30 06:41 am (UTC)офф топ
Date: 2005-12-30 04:22 pm (UTC)ты - замечательный! талантливый, тонкий, внимательный! невероятно даже...
с наступающим! счастья и всего великолепного и волшебного в новом году!
Re: офф топ
Date: 2005-12-30 09:23 pm (UTC)