![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
boruchМарио и Клаудиа Бреннер женили младшего сына Густаво, красавца-блондина, невысокого, тонкого сложения и улыбчивого, двадцати семи лет. Люди российского происхождения, из Аргентины, куда их предков забросила судьба в осуществление территориалистских идей Зеэва Жаботинского.
Дело было в нанятом для этой цели зале "Краун Плаза" в ашдодской промзоне. Гостей была тьма, так уж водится на еврейской свадьбе, чтоб никто не обиделся приглашают почти всех, кого сумеют припомнить. Количества народа из-за этого на свадьбах просто пугаюсшие. Я туда попал с женой, коя работает с Марио на кибуцном заводике. Тем более с Марио и Клаудией я знаком, почему б нет? когда начали съезжаться гости, я понял, что я знаком с половиной Израиля или хотя б встречался где-то, у меня хорошая память на лица.
Я вообще-то не люблю свадьбы, с их бестолковыми и никому в точности не известными ритуалами и обычаями, с массой незнакомых людей, от которых не знаешь чего ожидать, с шумом и гулом, с почти обязательной дракой ближе к концу. Тут все было иначе. Все было очень прилично и на уровне. На входе стояли красивые и счастливые родители жениха и родители невесты, парами, со всеми обнимались и говорили, "спасибо, что пришли". С родителями невесты мне даже знакомиться не пришлось, оказалось они в моем квартале держат пекарню с хлебной лавкой и я с ними встречаюсь почти каждый день, знаю по именам и перебрасываюсь обычными в Израиле "как-дела-все-хорошо-слава-богу-благословен-Oн".
Первыми родители жениха. Марио был в черном костюме, с темно-красным галстуком и белой праздничной кипе, в очках в золотой оправе и благоухал каким-то классным одеколоном, Клаудия в голубом платье с покрывалом, в украшениях и по случаю причесанная в салоне, была тоже велоколепна. Обнялся с Марио, жена поцеловалась с Клаудией: Мазаль тов! Тода раба!(Счастья вам! Большое спасибо!)
Теперь родители невесты, Рафаэль и Мириам.
Родители невесты Рафаэль и Мириам. Она из Аргентины, он - турецкий уроженец с испанской, от предков изгнанных во времена Реконкисты из Кордовы, фамилией Толедано. Рафаэль с подкрученными вверх усами, кипой, лихо сидящей на блестящей как самовар смуглой лысине и рыжая тихая Мириам. Тот же обмен приветствиями, объятия-поцелуи, идем дальше.
Дальше девочка с ясщиком для приношений в виде живых денег и чеков, вылитой урной для тайного голосования и машинкой для считывания кредитных карт. Мы опускаем свой конверт и поднимаемся по лестнице в зал для фуршета, где будем тусоваться до прибытия молодых.
Там, понятное дело, всякая еда, горячая и холодная, салаты-малаты и бар, полный всякой простой и замысловатой выпивки. Так мы шляемся, едим себе и выпиваем, треплемся со знакомыми и знакомимся с незнакомыми, осотрожно спрашиваем кто от кого, улыбаемся, в-общем, отлично проводим время.
Прибывают молодые, поднимаются по лестнице в громе аплодисментов, открываются двери главного зала и зажигаются прожекторы вокруг стоящей посредине Хупы(хупа - свадебный шатер, установленный на возвышении, называемом бима, где происходит собственно обряд еврейского бракосочетания, неторопливый и не короткий) Появляется рав - красивый, высокий мужчина с громовым басом и здоровенной бородищей, в черной шляпе, народ охватывает хупу и начинается веселуха.
В еврейской религии чуть ли не самое главное не попутать ни слова и Б-же упаси, не попутать что за чем идет, иначе обряд может быть признан недействительным, а молодые супруги смогуm провести его вторично после формального развода, а в некоторых запутанных случаях тоже связанных с религией, это просто невозможно.
Все замирают, чтоб не сбить рава с панталыку(как же собьешь его! Он переженил народу на пару кварталов Бруклина)и пошло-пoехало. Рав говорит слова, говорит, что сказать молодым и в какой очередности, говорит, что сказать и когда и тем и другим родителям в паузах поет освященные тысячелетиями мелодии с такими же деревними словами, наливает вино в бокал, дает кому надо отхлебнуть, опять поет, опять говорит... Долгая музыка, я никогда ее от начала до конца не могу запомнить. Наконец, главное: Густаво должен произнести слова: "этим кольцом ты посвящаешься мне по Закону Моше и Израиля!", поцеловать невесту, откинув покрывало, под которым она парится всю процедуру и все - поженились. Гости и родители обеих сторон замирают и даже дышать перестают, апофеоз же, Густаво произносит слова, по лицу обоих отцов катится пот волнения, мамочки заливаются рыданиями... Дело сделано.
Царь вошел в шатер свой, поцелуй, и летят в потолок ракеты, народ орет от ликования освобождения от напряга, музыка гремит и теперь начинается свадебный ужин с танцами. В эту сeкунду я всегда слегка всплакиваю. Тоже, наверное от облегчения. А может мне нравятся слова про закон Моше и Израиля и я их всегда жду? Не знаю.
Еда была хорошая, годная еда. Музыка была не очень злая и громкая. Жена плясала до упаду, Борух солидно и неспешно трепался и выпивал с ее сослуживцами и многочисленными родственниками брачующихся, молодые обошли каждый столик вместе и раздельно, со всеми обнялись, спросили все ли в порядке. Борух наконец рассмотрел невесту. Конечно же я знаю ее, она временами работала на кассе родительской пекарни, рыжая красавица Синтия с небесной голубизны глазами и с улыбкой покруче, чем у Джениффер Лопез, совершенно замечательная в своем белом платье. Во какую уженил засранец Густаво.
А потом я засобирался на работу и по дороге все думал, что свадьба неплохое развлечение, просто я не знал раньше, что у евреев полно родственников, несмотря на все войны, в которых им всегда доставалось, об испанской речи русского когда-то Марио и когда-то кордовского Рафаэля, о том как раскидывала нас жизнь в разные отдаленные друг от друга точки мира, а мы все равно вот собрались здесь в обетованной лично Г-подом земле, находим друг друга, женимся и заводим детей, которые снисходительно относятся к знанию нами самых другой раз забавных языков стран исхода, поют другие песни и нас в-общем ни во что не ставят, а может просто так себя ведут, открыто не заморачиваясь хорошим тоном, тут все дети, по нашим чинным европейским понятиям, наглые как тараканы, зато не злые, и пускай так оно и будет. Жизнь продолжается, хорошо, что при нашем участии.
Так думал я, подремывая в машине февральским дождливым вечером по пути к городу с наванием Первый-в-Сионе и мелькнул сине-белым огнем в заштрихованном брызгами окне освещенный указатель с направлением на Иерусалим.
Дело было в нанятом для этой цели зале "Краун Плаза" в ашдодской промзоне. Гостей была тьма, так уж водится на еврейской свадьбе, чтоб никто не обиделся приглашают почти всех, кого сумеют припомнить. Количества народа из-за этого на свадьбах просто пугаюсшие. Я туда попал с женой, коя работает с Марио на кибуцном заводике. Тем более с Марио и Клаудией я знаком, почему б нет? когда начали съезжаться гости, я понял, что я знаком с половиной Израиля или хотя б встречался где-то, у меня хорошая память на лица.
Я вообще-то не люблю свадьбы, с их бестолковыми и никому в точности не известными ритуалами и обычаями, с массой незнакомых людей, от которых не знаешь чего ожидать, с шумом и гулом, с почти обязательной дракой ближе к концу. Тут все было иначе. Все было очень прилично и на уровне. На входе стояли красивые и счастливые родители жениха и родители невесты, парами, со всеми обнимались и говорили, "спасибо, что пришли". С родителями невесты мне даже знакомиться не пришлось, оказалось они в моем квартале держат пекарню с хлебной лавкой и я с ними встречаюсь почти каждый день, знаю по именам и перебрасываюсь обычными в Израиле "как-дела-все-хорошо-слава-богу-благословен-Oн".
Первыми родители жениха. Марио был в черном костюме, с темно-красным галстуком и белой праздничной кипе, в очках в золотой оправе и благоухал каким-то классным одеколоном, Клаудия в голубом платье с покрывалом, в украшениях и по случаю причесанная в салоне, была тоже велоколепна. Обнялся с Марио, жена поцеловалась с Клаудией: Мазаль тов! Тода раба!(Счастья вам! Большое спасибо!)
Теперь родители невесты, Рафаэль и Мириам.
Родители невесты Рафаэль и Мириам. Она из Аргентины, он - турецкий уроженец с испанской, от предков изгнанных во времена Реконкисты из Кордовы, фамилией Толедано. Рафаэль с подкрученными вверх усами, кипой, лихо сидящей на блестящей как самовар смуглой лысине и рыжая тихая Мириам. Тот же обмен приветствиями, объятия-поцелуи, идем дальше.
Дальше девочка с ясщиком для приношений в виде живых денег и чеков, вылитой урной для тайного голосования и машинкой для считывания кредитных карт. Мы опускаем свой конверт и поднимаемся по лестнице в зал для фуршета, где будем тусоваться до прибытия молодых.
Там, понятное дело, всякая еда, горячая и холодная, салаты-малаты и бар, полный всякой простой и замысловатой выпивки. Так мы шляемся, едим себе и выпиваем, треплемся со знакомыми и знакомимся с незнакомыми, осотрожно спрашиваем кто от кого, улыбаемся, в-общем, отлично проводим время.
Прибывают молодые, поднимаются по лестнице в громе аплодисментов, открываются двери главного зала и зажигаются прожекторы вокруг стоящей посредине Хупы(хупа - свадебный шатер, установленный на возвышении, называемом бима, где происходит собственно обряд еврейского бракосочетания, неторопливый и не короткий) Появляется рав - красивый, высокий мужчина с громовым басом и здоровенной бородищей, в черной шляпе, народ охватывает хупу и начинается веселуха.
В еврейской религии чуть ли не самое главное не попутать ни слова и Б-же упаси, не попутать что за чем идет, иначе обряд может быть признан недействительным, а молодые супруги смогуm провести его вторично после формального развода, а в некоторых запутанных случаях тоже связанных с религией, это просто невозможно.
Все замирают, чтоб не сбить рава с панталыку(как же собьешь его! Он переженил народу на пару кварталов Бруклина)и пошло-пoехало. Рав говорит слова, говорит, что сказать молодым и в какой очередности, говорит, что сказать и когда и тем и другим родителям в паузах поет освященные тысячелетиями мелодии с такими же деревними словами, наливает вино в бокал, дает кому надо отхлебнуть, опять поет, опять говорит... Долгая музыка, я никогда ее от начала до конца не могу запомнить. Наконец, главное: Густаво должен произнести слова: "этим кольцом ты посвящаешься мне по Закону Моше и Израиля!", поцеловать невесту, откинув покрывало, под которым она парится всю процедуру и все - поженились. Гости и родители обеих сторон замирают и даже дышать перестают, апофеоз же, Густаво произносит слова, по лицу обоих отцов катится пот волнения, мамочки заливаются рыданиями... Дело сделано.
Царь вошел в шатер свой, поцелуй, и летят в потолок ракеты, народ орет от ликования освобождения от напряга, музыка гремит и теперь начинается свадебный ужин с танцами. В эту сeкунду я всегда слегка всплакиваю. Тоже, наверное от облегчения. А может мне нравятся слова про закон Моше и Израиля и я их всегда жду? Не знаю.
Еда была хорошая, годная еда. Музыка была не очень злая и громкая. Жена плясала до упаду, Борух солидно и неспешно трепался и выпивал с ее сослуживцами и многочисленными родственниками брачующихся, молодые обошли каждый столик вместе и раздельно, со всеми обнялись, спросили все ли в порядке. Борух наконец рассмотрел невесту. Конечно же я знаю ее, она временами работала на кассе родительской пекарни, рыжая красавица Синтия с небесной голубизны глазами и с улыбкой покруче, чем у Джениффер Лопез, совершенно замечательная в своем белом платье. Во какую уженил засранец Густаво.
А потом я засобирался на работу и по дороге все думал, что свадьба неплохое развлечение, просто я не знал раньше, что у евреев полно родственников, несмотря на все войны, в которых им всегда доставалось, об испанской речи русского когда-то Марио и когда-то кордовского Рафаэля, о том как раскидывала нас жизнь в разные отдаленные друг от друга точки мира, а мы все равно вот собрались здесь в обетованной лично Г-подом земле, находим друг друга, женимся и заводим детей, которые снисходительно относятся к знанию нами самых другой раз забавных языков стран исхода, поют другие песни и нас в-общем ни во что не ставят, а может просто так себя ведут, открыто не заморачиваясь хорошим тоном, тут все дети, по нашим чинным европейским понятиям, наглые как тараканы, зато не злые, и пускай так оно и будет. Жизнь продолжается, хорошо, что при нашем участии.
Так думал я, подремывая в машине февральским дождливым вечером по пути к городу с наванием Первый-в-Сионе и мелькнул сине-белым огнем в заштрихованном брызгами окне освещенный указатель с направлением на Иерусалим.
