Свобода на баррикадах
Apr. 4th, 2009 12:17 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
boruchСтиль - это такой комплекс взаимоувязанных принуждений, коему следуют, чтоб демонстрировать независимость. В том числе и от наступающего со всех сторон Хаоса. Все так или иначе имеют этот свой индивидуальный послух по оптимизации пространства-времени, или по крайности находятся в процессе его выработки. Все-все. Ага.
Я всегда пью водку, я никогда не пью водки, только эта модель штанов, это что, штаны? я не курю, простите, я курю, не выражайтесь, а что такого особенного в словах: "да ебись все конем"? - разнообразные проявления того или иного комплекса лично избранных способов жить, коему надо более-менее постоянно следовать, чтоб сохранить у себя и интересующих себя окружающих иллюзию собственной и их собственной разумности, а на посторонних нам плевать, они вообще часть Хаоса и не совсем материальны, не будем о них. Таким образом, вроде б разумные действия по оптимизации превращаются в самодовлеющую стихию, управляющую собственным демиургом и низводя его таким образом до положения бесправного и безвольного раба обстоятельств и парадоксов типа о камне, коий не то можно создать, но не поднять, то ли наоборот, то ли еще какая не поддающаяся разумению херня. Ну, не нонсенс ли?
И спасение, хотя б кратковременное, в эклектике. Она - демонстрация себе самому своей свободы выбора, непринужденности к в сущности необязательным обязательствам в момент, который вы сами изберете, чтоб не быть ими принужденным. Она же - проявление свободной личности в качестве свободной личности, с целью эту свободу проявить. Кто не понял , повторять не буду, лень.
Энди Уорхол, что бы о нем не принято было говорить, понимал это еще тридцать лет назад, вам должно быть стыдно, что вы этого не понимаете.
А поняв, вы прибываете в Эдинбург, меняете цветную бумажку с портретом в случайной индийской лавке на консерву из тунца итальянской закатки, в другой, вроде б палестинской лавке прихватываете пару лепешек из местной муки канадского зерна, добредаете до паямятника Бернсу, попутно привычным движением освобождая из кармана фляжку с литовской водкой, запасенной еще в Израиле. Слегка согрелась, но нам того и надо. И там вы садитесь поблизости, почтить единственного знакомого в Эдинбурге человека скромной трапезой, разложив ее на подобранной с мостовой газете невесть какого языка. На голове у вас кепка с надписью по-сербски дурацкого небесно-голубого цвета. Сердечко в ней заменяет британское слово "любовь". Вы приветливо машете рукой человеку африканской наружности, дожидаетесь ответного взмаха и затем устремляете взор непосредственно к Господнему Престолу. Который неизменно находится в точке неба строго вертикально над вашей головой.
И над головой Бернса.
Я всегда пью водку, я никогда не пью водки, только эта модель штанов, это что, штаны? я не курю, простите, я курю, не выражайтесь, а что такого особенного в словах: "да ебись все конем"? - разнообразные проявления того или иного комплекса лично избранных способов жить, коему надо более-менее постоянно следовать, чтоб сохранить у себя и интересующих себя окружающих иллюзию собственной и их собственной разумности, а на посторонних нам плевать, они вообще часть Хаоса и не совсем материальны, не будем о них. Таким образом, вроде б разумные действия по оптимизации превращаются в самодовлеющую стихию, управляющую собственным демиургом и низводя его таким образом до положения бесправного и безвольного раба обстоятельств и парадоксов типа о камне, коий не то можно создать, но не поднять, то ли наоборот, то ли еще какая не поддающаяся разумению херня. Ну, не нонсенс ли?
И спасение, хотя б кратковременное, в эклектике. Она - демонстрация себе самому своей свободы выбора, непринужденности к в сущности необязательным обязательствам в момент, который вы сами изберете, чтоб не быть ими принужденным. Она же - проявление свободной личности в качестве свободной личности, с целью эту свободу проявить. Кто не понял , повторять не буду, лень.
Энди Уорхол, что бы о нем не принято было говорить, понимал это еще тридцать лет назад, вам должно быть стыдно, что вы этого не понимаете.
А поняв, вы прибываете в Эдинбург, меняете цветную бумажку с портретом в случайной индийской лавке на консерву из тунца итальянской закатки, в другой, вроде б палестинской лавке прихватываете пару лепешек из местной муки канадского зерна, добредаете до паямятника Бернсу, попутно привычным движением освобождая из кармана фляжку с литовской водкой, запасенной еще в Израиле. Слегка согрелась, но нам того и надо. И там вы садитесь поблизости, почтить единственного знакомого в Эдинбурге человека скромной трапезой, разложив ее на подобранной с мостовой газете невесть какого языка. На голове у вас кепка с надписью по-сербски дурацкого небесно-голубого цвета. Сердечко в ней заменяет британское слово "любовь". Вы приветливо машете рукой человеку африканской наружности, дожидаетесь ответного взмаха и затем устремляете взор непосредственно к Господнему Престолу. Который неизменно находится в точке неба строго вертикально над вашей головой.
И над головой Бернса.
